МИФОПОЭТИЧЕСКИЙ КОСМИЗМ КОНСТАНТИНА БАЛЬМОНТА

Я радуюсь иному бытию,

Гармонию планет воспринимаю —

И сам — в дворце души своей — пою.

К. Бальмонт

"Будем как Солнце!" — этот призыв сразу заставляет вспомнить о выдающемся поэте Серебряного века Константине Дмитриевиче Бальмонте (1867–1942), творчество которого было очень популярным в России самого начала XX века. Александр Блок книгу поэта, озаглавленную таким призывом и вышедшую в свет в 1903 году, назвал "одним из величайших творений русского символизма". О Бальмонте Блок сказал так: "Он весь — многострунная лира", по-видимому, подчеркивая музыкальность его поэзии.  А. Белый охарактеризовал поэта в космическом плане: "Бальмонт — залетная комета. Она повисла в лазури над сумраком, точно рубинное ожерелье…". Н. Гумилёв считал Бальмонта одним из лучших русских поэтов.

Бальмонт был человеком огромного таланта, трудолюбия и эрудиции. В нем до самой старости кипела неуемная жажда жизни, творчества и познания. Не окончив до конца ни одного высшего учебного заведения, тем не менее с детства пристрастившийся к чтению книг, Бальмонт обладал обширными энциклопедическими знаниями благодаря своему упорному самообразованию. Учеба в вузе его тяготила своей обязаловкой, тем, что приходилось заниматься не интересным делом. Себя он называл стихийным гением, живущим настроением момента, хотя любознательность его не оставляла никогда. Бальмонт освоил 15 иностранных языков, что позволило ему не только читать в подлиннике литературные шедевры разных народов, но и заниматься переводческой деятельностью, в которой он достиг больших успехов. В трудные времена она помогала ему зарабатывать на жизнь. Бальмонт перевел на русский язык и сопроводил своими комментариями огромное число текстов, начиная с произведений Кальдерона, Шелли, Э. По, О. Уайльда, Г. Ибсена и кончая мифами и преданиями Мексики, Японии, Индии и Китая.

Трудно даже сравнить Бальмонта с кем-то из русских литераторов по степени его интереса к культуре самых разных народов, населявших и населяющих планету Земля. С этим интересом была связана его страсть к путешествиям. В свое время даже писали, что Бальмонту выпал "жребий всемирного путешественника". Да, поэт практически объездил весь мир, побывал на всех обитаемых континентах и многих островах земного шара, в том числе совершив "кругосветное" путешествие по океанам, включившее в себя посещение острова Тасмания, Австралии и Новой Зеландии. Эти поездки оказывались не просто знакомством с чужой культурой, но и ее активным, творческим освоением. Интересовался поэт и тайнами полумифических Гипербореи и Атлантиды. Нет сомнения в том, что Бальмонт испытывал удовлетворение и радость от узнавания чего-то нового.

Неоднократно Бальмонт путешествовал с выступлениями по просторам и городам России. Кстати сказать, в октябре 1915 года поэт побывал в Казани и Саратове, где его выступления особенно горячо приняли. Это Бальмонт с удовлетворением отметил в одном из своих писем к жене Е. Андреевой-Бальмонт.

Характер жизни в разных уголках Земли, культурные традиции и представления народов мира, а также впечатления от бесчисленных поездок и путешествий нашли свое многостороннее художественное отражение в поэзии и прозе Бальмонта, который проявил себя как весьма плодовитый автор. Долгих 50 лет Константин Дмитриевич неутомимо трудился на литературном поприще. Он написал 35 книг стихов и 20 книг прозы. К сожалению, до сих пор не издано полное собрание сочинений Бальмонта, хотя со времени его ухода из жизни прошло более 75 лет.

Сколько бы Бальмонт не путешествовал по разным странам, сколько бы не жил за границей, его неуклонно тянуло на Родину, о чем он неоднократно утверждал в своих письмах, устных разговорах и публичных выступлениях. Поэт горячо любил Россию, русскую культуру и литературу, наконец, русский язык, посвятив им свои многочисленные стихи. А в разлуке с Родиной ему пришлось прожить немало лет, что было обусловлено революциями, произошедшими в России в начале XX века. Отношение Бальмонта к этим революциям было разным. В революции 1905 года поэт сам принимал участие, писал революционные стихи и даже бывал на баррикадах. И в общем, увлекался революционным движением, считая, что монархия в России себя изжила. Опасаясь ареста со стороны царских властей, Бальмонту с семьей пришлось уехать из России на 7 лет и вернуться только в 1913 году в связи с объявленной амнистией по случаю празднования 300‑летнего юбилея династии Романовых. Горячо приветствовал Бальмонт и Февральскую революцию 1917 года, посчитав, что теперь наступает пора истинной свободы и демократии. Тогда он написал текст "Гимна свободной России", начинающегося словами "Да здравствует Россия, свободная страна!/ Свободная стихия великой суждена!". Но дальнейший ход событий, неспособность Временного правительства управлять страной, захват власти большевиками привели поэта к глубокому разочарованию. Октябрьскую революцию Бальмонт не принял, хотя открыто не выступал против новой власти. В большевиках, выступающих под флагом классовой борьбы, он усмотрел опасную, даже демоническую силу, которая натравливает одну часть народа на другую, сеет вражду между ними, а насилие превратила в главное орудие своей политики. В 1918 году Бальмонт написал и опубликовал публицистическую брошюру "Революционер я или нет?", в которой переосмысливает суть революции как таковой. Он делает вывод о том, что истинными революционерами являются не те, кто с помощью оружия и насилия совершают социально-политические перевороты, а гении, творцы и первооткрыватели, великие умы науки и культуры, которые своими свершениями изменяют мир к лучшему. В этой же брошюре Бальмонт проводит мысль о необходимости внепартийности поэта. Он сравнивает поэта с неуправляемой кометой, заявляя: "Поэт выше всяких партий". А до этого он утверждал о своей ненависти к любым партиям.

В 1918–1920 годы жизнь Бальмонта превратилась в борьбу за существование себя и своей семьи. Голод, холод, болезни, унижения, атмосфера классовой ненависти, ощущение беззащитности и опасности из-за происходящих вокруг репрессий — все это пришлось испытать поэту и его близким. И то, что в условиях гражданской войны, разрухи и нарастания своей ненависти к порядкам, восторжествовавшим в России в послереволюционное время, Бальмонт покинул Родину — это выглядит оправданным. Последнюю треть своей жизни он провел в эмиграции (в основном в Париже и в его предместьях), конечно, скучая по России и мечтая туда вернуться. Одно из его эмигрантских стихотворений заканчивается словами: "Я жду, чтобы Бесы ушли из России". Под "Бесами" он подразумевал понятно кого — большевиков (коммунистов).

Вернуться на Родину не получилось. Бальмонт скончался в конце 1942 года, когда Париж был оккупирован немецкими фашистами. Похоронен на французском кладбище вместе с последней женой Е. Цветковской в городке Нуази-де-Гран.

Я предложил достаточно большое вступление, прежде чем приступить непосредственно к раскрытию темы данной статьи. Сделал это преднамеренно, поскольку космизм, проявившийся в творчестве и мировоззрении Бальмонта, можно глубоко понять только в связи с рассмотрением его жизненной судьбы и особенностей его личности. Теперь есть основания сказать, что Бальмонт ощущал себя не только русским человеком и патриотом своей Родины, но и гражданином планеты Земля, желавшим охватить все разнообразие культур земных народов и их как-то объединить. А это уже само по себе говорит о космизме его мировоззренческих установок.

Не могу не привести яркую характеристику Бальмонта как необыкновенной личности, которую дала М. Цветаева, дружившая с нашим поэтом. Цветаева считала, что Бальмонт проявлялся как поэт во всем: в отношении к жизни, поведении, мироощущении, а не только в своем творчестве. "На каждом бальмонтовском жесте, слове — клеймо — печать — звезда — поэта". Она подчеркивала такие черты характера Бальмонта, как доброта, великодушие, благородство, житейская непрактичность и постоянное стремление в своих мечтах и воображении быть где-то на высоте. "Он парит в высотах и не желает спускаться… Я бы сказала, что земля под ногами Бальмонта всегда приподнята, то есть он ходит уже по первому низкому небу земли". И далее Цветаева, говоря о своих ощущениях, возникающих при общении с ним, отмечала: "В присутствии с Бальмонтом всегда чувствуешь себя как в присутствии высшего" (Цветаева М. И. Проза. М., 1989, с. 513–523).

Устремленность к небу, Солнцу, Луне, звездам, огню, т. е. космическая направленность — характерная особенность мировоззрения Бальмонта, определившая и космизм его поэтического творчества. Далее я постараюсь показать космизм Бальмонта, исходя из его следующих пунктов:

Культ Солнца, Луны, звезд и огня.

Человек и Вселенная, их соотношение.

Любовь к природе, всеединство и многобожие.

Миг и вечность.

Единство жизни, смерти и бессмертия.

Поэзия как волшебство.

Хочу сразу сказать, что космизм Бальмонта носит целиком мифопоэтический характер. В нем нет никаких технических деталей, касающихся практического освоения космоса, нет представлений об инопланетянах, нет прогнозов и проектов, имеющих отношение к будущему человека и человечества, что есть, скажем, у В. Брюсова и других русских поэтов‑космистов. Стержень космизма Бальмонта составляют многосторонние взаимоотношения "Я" его лирического героя и одушевленной Вселенной, включающей в себя земную природу и жизнь, космические светила и пространства, богов, ангелов, демонов и других религиозно-мифических и сказочно-былинных персонажей.

Конечно, наиболее заметный элемент космизма Бальмонта — это его культ Солнца. Каких только эпитетов не применяет поэт, чтобы возвеличить наше главное светило! Солнце — "горячее сердце Вселенной!", "Бессмертное светило/ Надежда всех миров". Солнце — великое, вещее, святое, победительное, беспрецедентное, божественно-огненное и др. По сути, Солнце Бальмонта — это мифическое живое сверхсущество, содержащее в себе "звуки и мечты, ароматы и цветы". Аналогичен статус Луны, о чем речь пойдет дальше.

Бальмонт поет "Гимн Солнцу":

О, Мироздатель,

Жизнеподатель,

Солнце, тебя я пою!

Ты в полногласной

Сказке прекрасной

Сделало страстной

Душу мою!

(Бальмонт К. Избранное: Стихотворения. Переводы. Статьи. М., 1990, с. 196; далее это издание будет обозначаться кратко буквой И).

Бальмонт, конечно, понимал, что он не оригинален в утверждении культа Солнца. Этот культ был присущ многим древним странам, в частности, Египту. Но Бальмонт решил воскресить и поэтически осовременить его с целью представления Солнца в качестве яркого светоносного символа возрождения высокого духа и прихода людей нового типа, способных изменить мир к лучшему. Звучит такой страстный призыв поэта:

Будем как Солнце! Забудем о том,

Кто нас ведет по пути золотому,

Будем лишь помнить, что вечно к иному —

К новому, к сильному, к доброму, к злому —

Ярко стремимся мы в сне золотом.

Будем молиться всегда неземному

В нашем хотеньи земном! (И, с. 126).

Будь как солнце! Это можно понять так. Восприми в себя свет, энергию и мощь солнца и влей эту силу в свое дело и творчество с целью обновления и позитивного преображения земного мира. В стихотворении "Солнечный луч" Бальмонт так описывает свое солнцеподобное состояние:

Свой мозг пронзил я солнечным лучом.

Гляжу на Мир. Не помню ни о чем.

Я вижу свет и цветовой туман.

Мой дух влюблен. Он упоен. Он пьян.

Как луч горит на пальцах у меня.

Как сладко мне присутствие огня.

Смешалось все. Людское я забыл.

Я в мировом. Я в центре вечных сил.

Как радостно быть жарким и сверкать.

Как весело мгновения считать.

Со светлыми я светом говорю.

Я царствую. Блаженствую. Горю (И, с. 196).

А на Земле жизнь радуется Солнцу и, по мнению Бальмонта, даже воспринимает его "аромат" и слышит "музыку Солнечного света". Поэт полагает, что союз Солнца и Земли породил человека, и когда он был в Японии, написал такие троестрочия по аналогии с хокку:

Я сын законный.

Отец мой Солнце,

А мать Земля.

Природа — дом мой,

В нем стены — Вечность,

А время — вход.

<……………………>

В луч Солнца руку

Продвинь — узнаешь,

Что вы сродни

(Бальмонт К. Д. Несобранное и забытое из творческого наследия: В 2 т. Т. 1. Я стих звенящий: Поэзия. Переводы. СПб., 2016. с. 170–171; далее это издание будет обозначаться кратко НЗ).

Солнце бывает разным: утром оно — одно, а вечером — другое, что влияет на пенье птиц. В связи с этим Бальмонт пишет: "Кто слушал жаворонка, тот знает, что утренняя его песня не такая, как вечерняя. Солнце правит его песней, солнечный свет входит в звук, рождаемый этим малым птичьим горлом, и утреннее Солнце таит в себе силу любовной встречи, а вечернее Солнце входит в голоса нежно-грустным голосом, поющим "Прощай" и "До свидания" (Бальмонт К. Д. Поэзия как волшебство. М., 2018, с. 188; далее это издание будет обозначаться кратко ПВ).

Своей поэзией Бальмонт утверждает единство земного и космического и не сомневается в том, что ход жизни на нашей планете, ее ритмы обусловлены излучениями и движением Солнца, а также Луны и звезд. Ведь "мир Земли для неба не чужой".

Немало стихов поэт посвятил и ночному светилу — Луне, которую называет нежной, ясно-бледной, непобедимой, блистательной и считает ее покровительницей влюбленных, переменчивой царицей тишины, родительницей сновидений, завораживающей колдуньей и повелительницей морских приливов и отливов. Вот строки из Псалома, восхваляющего Луну:

Восхвалим, братья, царствие Луны,

Ее лучом ниспосланные сны,

Владычество великой тишины.

<……………………>

Она холодный свет прольет

И волю чарами убьет,

Она — сибилла и колдунья.

<……………………>

Она одна, она одна

Для всех влюбленных нам дана,

Непобедимая — Луна! (И, с. 133, 136–137).

Бальмонт стремится взглянуть на земную любовь через призму лунного света и сиянья звезд и включить ее в контекст космической жизни. А эта жизнь вечно продолжается в небе.

И днем, и ночью

От Солнца к Солнцу

Проходит путь.

Лучистый говор

Звезды к звезде (НЗ, с. 181).

Созвездия, в путь плывя среди созвездий,

Горят огнем неведомых свершений… (НЗ, с. 379).

Поэт подчеркивает звездный характер любви в следующих строках:

Взгляни в глаза, исполненные ночи,

В глаза любви, увидишь в них бескрайность.

<…………………………………>

В глазах любви — поймешь — плывут созвездья…

(НЗ, с. 378).

Бальмонт любит звезды и цветы и определяет их друг через друга. Звезды — это вечные неувядаемые небесные цветы, а цветы — это кратко живущие земные звезды. И по тем, и по другим люди порой гадают о своей будущей судьбе. Не чужд поэт и астрологии, о чем свидетельствуют его стихи.

И от восхода вплоть до заката

Лишь мне струило ток огня.

Планеты в небе свили тропы

Не в празднолюбии пустом,

А чтобы мог я знать гороскопы,

И в мире верным шел путем… (НЗ, с. 150).

Звезды кажутся близкими, и ты словно оказываешься среди них — такое понравившееся ощущение единства космического и человеческого испытал Бальмонт тогда, когда плыл на корабле по океану. Он писал: "В одно и то же время чувствуешь, что в нераздельном целом слились в тебе Великий Мир и Малый Мир, человеческое сознание и безграничное, звездное, миротворческое, на чьем ночном лоне мы мчимся среди мировых светил. Лишь в океанических ночах увидишь воистину звездное небо, поймешь, что ты звезда между звезд…" (Цит. по: Куприяновский П. В., Молчанова Н. А. Бальмонт (ЖЗЛ). М., 2014, с. 212).

По мнению Бальмонта, небо подсказало человеку священные числа, в частности, число 7. "Семь дней нашей недели, быть может, суть отображения семи звезд того Небесного Семизвездья, которое, законченной красотой своей, и певучей правильностью своего обращения в небе, велело земным певцам настраивать семь струн" (ПВ, с. 135). В данном высказывании поэта речь идет о созвездии Большой Медведицы.

Солнце, Луна, звезды, Земля и другие планеты — это тела Вселенной. Но как соотносится человек со всей Вселенной? По мнению Бальмонта, человек и Вселенная соответствуют друг другу и даже равновелики в своих духовных измерениях. Это связано с тем, что душа человека — это целый безбрежный космос, в котором можно найти все что угодно.

В душах есть все, что есть в небе и много иного.

<…………….……………………………>

Страшно мне в пропасть души заглянуть.

Страшно — в своей глубине утонуть,

Все в ней слилось в бесконечную цельность,

Только душе я молитвы пою,

Только одну я люблю беспредельность,

Душу мою! (И, с. 62).

Вселенная и человек несут в себе множество тайн, но для их разгадывания недостаточно обычного сознания и ума. Бальмонт — явный сторонник интуитивного познания, считающий, что только пребывание в состоянии высшего вдохновения и экстаза открывает человеку сокровенные истины. А обычные чувства его часто обманывают.

Пять чувств — дорога лжи. Но есть восторг экстаза,

Когда нам истина сама собой видна.

Тогда таинственно для дремлющего глаза

Горит узорами ночная глубина.

<…………….……………………………>

Коснись до тайных сил, шатни тот мир, что спит,

И, дрогнув радостно от счастья возрожденья,

Тебя нежданное так ярко ослепит (И, с. 99).

Бальмонт описывает и такие экстатические мироощущения, которые называют космическим расширением сознания:

Я — просветленный, я кажусь собой,

Но я не то, — я остров голубой…

<…………….……………………>

Я вижу все, везде вставай мой лик,

Со всеми я сливаюсь каждый миг.

Но ветер как замкнуть в пределах зданья?

Я дух, я маг, я страх миросознанья (И, с. 105).

Аналогично стихотворение, в котором поэт называет себя "Оком всеобъемлющим", предвидящим Апокалипсис, когда планетные миры сгорят в огне.

Мой враг — предел. Мой взор уходит в Вечность.

Предметное — лишь вехи для меня.

И я смотрю, считая быстротечность.

Все шире Глаз. Все больше в нем огня.

Когда ж в кострах пустот свой путь планеты

Пройдут, и круг свершат ночей и дня, —

В один объем содвинутся все светы,

Все будет — Око, зрящее себя,

И в пламени, где все сгорят предметы,

Потонет Время, Вечность возлюбя (НЗ, с. 165–166).

Я не знаю того, испытывал ли Бальмонт сам состояние космического сознания или использовал описание такового из эзотерической литературы, получившей широкое распространение в России начала XX века. Следует только заметить, что "Всевидящее око" — важный масонский символ.

Но в любом случае поэт подчеркивал космическую подоснову бытия человека, которая порой приоткрывается перед духовно одаренными избранниками, устремленными в беспредельность и вечность. Он приветствовал мечтателей, романтиков, всех тех, кто одержим жаждой творчества и познания, высоко воспаряет своей душой и обращен к будущему. Он верил в великое будущее и могущество человека.

Какое счастье, думать, что сознаньем,

Над смутой гор, морей, лесов и рек,

Над мчащимся в безбрежность мирозданьем

Царит непобедимый человек.

О верю! Мы повсюду бросим сети,

Средь мировых неистощимых вод.

Пред будущим теперь мы только дети.

Он — наш, он — наш, лазурный небосвод! (И, с. 102).

Бальмонт призывал человека проявить волю, жизненную и творческую активность и считал, что "Кузнецом единственного счастья/ В жизни можешь быть ты — только сам" (НЗ, с. 334). В то же время он весьма критически оценивал современное человечество, полагая, что в его массовом сознании полностью господствует обывательская психология.

Я ненавижу человечество,

Я от него бегу спеша.

Мое единое отечество —

Моя пустынная душа

(И, с. 239).

Поэт выражал свое презрение к невежеству, глупости, трусости и мелочности обывателей и называл их человечками, у которых их ничтожные душонки будто состоят из одних морщин. Выступая с позиции индивидуализма, "я" своего лирического героя, Бальмонт воспевал великих людей, с нетерпением ждал прихода на арену истории "нового человека", к числу первенцев из которых относил и себя.

Я Новый Серп средь

лунных начертаний,

Подсолнечник в июльском

я саду,

Лик Солнца,

зачинатель мирозданий,

И в ночь, меня ища,

люби звезду

(НЗ, с. 115).

Поэт верил в возможность кардинальных перемен в жизни человечества и появления большого числа "звездных" людей. Он позитивно относился к понятиям "сверхчеловек", "всечеловек", и в одном из его стихотворений звучит такой призыв: "Приди, Всечеловек/ Стань Воскресеньем в плеске свежих рек" (НЗ, с. 291).

Бальмонт — убежденный сторонник всеединства. Он писал в статье, посвященной светомузыке Скрябина: "Мир исполнен соучастий. Природа — нерасторжимое всеединство. Звездные дороги Вселенной слагают одну поэму. Жизнь есть многосложное слитное видение… Будничное сознание человека самоограничивает себя, и, умом расчленяя Вселенную, видит отдельные части ее, отдельные ее состояния, в своем частичном бытии естественно принимая отдельность за самостоятельное целое, единичности за самодовлеющие сущности, не улавливая гармонической связи всего… Художник, ваятель, поэт, музыкант, объятый творчеством, истинный любовник, объятый влюбленностью, умственно разрушает частичные пределы, как весеннее Солнце разрушает сцепление холода и льда…" (ПВ, с. 172–173).

Чувство всеединства обуславливает и любовь к живому, любовь к природе, что выражено у Бальмонта, например, в таких строках:

Я птицедруг, зверопоклонник,

В природном вся душа моя (НЗ, с. 387).

Не рисуя каких-то конкретных пейзажей природы, поэт воспевает свою любовь к ней обобщенно, можно сказать, планетарно-космически, обращая главное внимание на мировые стихии: землю, воду, воздух и огонь. Ощущая порой свою полную слитность с природой, он в своих стихах начинает говорить как бы от лица природы:

Я — Неба дальнего рассказ,

Я вскинут в гром и вписан в розы.

Ветрами прохожу спеша,

Во всех ветвях — мои качели.

Не божья ли свеча — душа?

Не звезды ли во мне пропели? (НЗ, с. 332).

В космизме утверждение всеединства нередко сопрягается с пантеистическими, панпсихическими и панвиталистическими представлениями. Это имеет место и в творчестве Бальмонта, который приходил к выводу о том, что бытие имеет под собой скрытую всеобщую божественную, одушевленную, жизненную основу. Пантеизм поэта подчеркивали многие бальмонтоведы. Но в своем всебожии Бальмонт чувствовал себя абсолютно свободным, допускал совершенно вольные суждения, включающие противоположные утверждения, и не придерживался какой-то определенной религиозной системы. Жена поэта Е. Андреева-Бальмонт характеризовала его мировоззрение как прирожденный пантеизм и далее писала: "Но Бальмонт и не гнался за ним, не вырабатывал его в себе сознательно. Он жил мгновением и довольствовался этим, не смущался пестрой сменой мигов, лишь бы только полнее и красивее выразить их. Он то взывал к Христу, то к Дьяволу, то воспевал Зло, то Добро, то склонялся к язычеству, то преклонялся перед христианством. Но эти противоречивые начала его не смущали, быть может, потому, что они объединялись в его чувства космической цельности, мирно уживаясь рядом, выливаясь то в одну, то в другую форму законченного стихотворения" (Андреева-Бальмонт Е. А. Воспоминания. М., 1997, с. 352–353).

Сторонник стихии чувств, интуитивных прозрений и мифопоэтического освоения бытия, в том числе и его божественных сфер, Бальмонт враждебно относился к логическим построениям этих сфер, полагая, что последние не доступны для рационального ума.

Мне чужды ваши рассуждения:

"Христос", "Антихрист", "Дьявол", "Бог".

Я нежный иней охлаждения,

Я ветерка чуть слышный вздох.

<…………….……………………>

Вы так жестоки — помышлением,

Вы так свирепы — на словах,

Я должен быть стихийным гением,

Я весь в себе — восторг и страх.

Вы разливаете, сливаете,

Не доходя до бытия.

Но никогда вы не узнаете,

Как безраздельно целен я (И, с. 241).

Бальмонт полагал, что мир должен быть оправдан целиком. Но раз он включает в себя не только Бога, Добро и красоту, но и Дьявола, зло и уродство, то и последние необходимы и должны быть как-то оправданы. В одном из своих стихотворений поэт признавался об одновременной любви к Богу и Дьяволу, говоря об их величии и красоте (И, с. 272). В другом же он противопоставляет их, утверждая о низости и своем неприятии последнего (НЗ, с. 163). И таких противоречащих друг другу суждений у Бальмонта немало. Понимая это и как бы оправдываясь, он заявлял:

Я не знаю мудрости, годной для других,

Только мимолетности я слагаю стих.

В каждой мимолетности вижу я миры,

Полные изменчивой радужной игры.

Не кляните, мудрые. Что вам до меня?

Я ведь только облачко, полное огня.

Я ведь только облачко. Видите: плыву

И зову мечтателей… Вас я не зову! (И, с. 212).

Но живя мгновениями, пребывая в непрерывной смене настроений и стремясь ощутить всю полноту бытия, Бальмонт, конечно, не мог избегать кризисных состояний души. Он далеко не всегда чувствовал себя легким облачком и радостным солнцепоклонником и порой падал в темную бездну отчаяния и безысходности, о чем свидетельствуют его некоторые стихи, наполненные пессимизмом, и где говорится о страшных видениях, посещавших поэта.

Зачем чудовища — над бездною,

И зверь в лесу, и дикий вой?

Зачем миры, с их славой звездною,

Несутся в пляске гробовой?

<…………….………………>

От этих тигровых страстей,

Змеиных чувств и дум, —

Как стук кладбищенских костей,

В душе — зловещий шум, —

И я бегу, бегу людей,

Среди людей — самум (И, с. 64).

Или вот еще стихотворение пессимистического характера:

Я больше ни во что не верю,

Как только в муку и печаль,

И в бесконечную потерю,

И в отнимающую даль.

<……….………………>

Мне никогда не вспыхнуть снова,

Себя и взоры веселя,

И Небо низко и свинцово,

И вся безрадостна Земля (И, с. 256–257).

В. Брюсов, неоднократно обращавшийся к рассмотрению творчества Бальмонта, писал о поэте, что "…в душе его глубоко были заложены элементы непримиримого разлада. Миросозерцание Бальмонта — бессознательный дуализм, и в борьбе Зла и Добра, дьявола и бога, должна она неизбежно изнемочь и увидеть свое бессилие" (Брюсов В. Сочинение. В 2‑х т. Т. 2, М., 1987, с. 281). У поэта имелись свои претензии к Богу, хотя у него было много стихов, говорящих о его любви к Богу и воспевающих Христа. Уже в первом сборнике Бальмонта есть такие строки: "Зачем ты даровал мне душу неземную/ И приковал меня к земле?". Негодование по отношению к Богу особо проявляется в его книге "Злые чары", в которой есть стихотворение "Будь проклят Бог!" и другие творения, неприемлемые с религиозной точки зрения. Этот сборник был запрещен цензурой за богохульство в дореволюционные времена. Но богохульства у Бальмонта все-таки не было, а были только моменты проклинания Творца.

У Бальмонта имелся такой способ выхода из кризисного душевного состояния. Это — оказаться в объятьях Вакха и Киприды, пойти в загул и забыть обо всем. Поэт любил вино и женщин и воспевал моменты сладострастия и восторга опьянения. Он отождествлял себя со стихиями: ветром, бушующим океаном, огнем, т. е. в нем играло и бурлило дионисийское начало. В итоге жизнелюбие побеждало кризис, и поэт возвращался к созерцанию неба, слушанию ночной тишины и думал о тайнах Вселенной и о чем-то позитивном.

Бальмонт придавал великое значение умению слушать безмолвие, тишину и воспринимать их тайное содержание. Да, тишину можно воспринять как покой, равнозначный смерти, небытию. Но с другой стороны, через нее можно ощутить себя в единстве со всем сущим, услышать "дыхание космоса", некий тайный ропот и соприкоснуться с вечностью и бесконечностью. "Чья душа коснулась бесконечности,/ Тот навек проникся тишиной" — утверждал поэт.

Рисуя свою мифопоэтическую картину мира и стремясь объединить и синтезировать религиозные представления о богах разных народов мира, Бальмонт выстроил образ Всевышнего создателя мира, который именуется "Белым Зодчим". Этот образ включает черты разных богов в качестве его "ликов".

Здесь Бальмонт отдает предпочтение Будде и Христу, а также египетскому солнечному богу Ра, считая их главными "ликами" этого "Белого Зодчего". Поэт представляет Всевышнего создателя мира в качестве "неземного художника", строителя-творца космической и земной жизни. Он предлагает земным художникам поучиться у Бога:

Бог создал мир из ничего,

Учись, художник, у него, —

И, если твой талант крупица,

Соделай с нею чудеса,

Взрасти безмерные леса,

И сам, как сказочная птица,

Умчись высоко в небеса… (И, с. 265).

По-видимому, Бальмонт приходил к мысли о том, что человеческое творчество, тем более художественное, имеет божественный источник и в какой-то мере является продолжением божественного сотворения и устроительства.

Видно, что синтез разных представлений о Боге носит у Бальмонта не столько религиозный, а сколько мифопоэтический характер. И ясно другое: тайна высшего божества как творца, столь многолико представленного в древних и более поздних религиях мира, основательно волновала поэта.

Есть у Бальмонта еще один культ — это культ мгновения. Поэт призывал ценить каждое мгновение в жизни человека. Описывая мироощущение Бальмонта, Брюсов писал: "Для него жить — значит быть во мгновениях, отдаваться им. Пусть они властно берут душу и увлекают ее в свою стремительность, как водоворот малый камешек. Истинно то, что сказалось сейчас… Вместить в каждый миг всю полноту бытия — вот цель" (Брюсов В. Сочинения. В 2‑х т. Т. 2, с. 267–268). И далее делается заключение: стихи Бальмонта по сути являются запечатленными мгновениями.

Мгновение мгновению рознь. Есть мгновения прекрасные и мгновения ужасные.

Краткое мгновение

Может пронести

Ужас разорения

На твоем пути.

Краткое мгновение

Может дать нам сон,

Весь восторг забвения,

Целый небосклон (И, с. 273).

Человек стремится к ярким мгновениям радости, вдохновения, счастья и блаженства. Гораздо больше шансов испытать их у того, у кого "горячее сердце", кто активен, занят творчеством, ищет новых встреч и приключений, а порой рискует жизнью и готов заглянуть в бездны неведомого. И гораздо меньше шансов для этого у тех, кто ищет покоя, боится перемен, всего нового и пассивен в жизни. Секунду мгновения Бальмонт называет атомом, "живым алмазом". По его мнению, самоценность позитивного мгновения возрастает у того, кто любит жизнь и избегает чувства ненависти к окружающему.

Бальмонт не уставал воспевать любовь, считая ее великой облагораживающей силой и символом жизнетворческого начала. Неистово пейте "мировое вино" жизни и любите, любите, любите! — таков призыв поэта к людям, к своим читателям и слушателям.

Как соотносится миг с вечностью как абсолютно пребывающей и неисчезающей полнотой бытия? Бальмонт считал, что: "Все, на чем печать мгновенья…/ Веет жизнью вечно цельной,/ Дышит правдой запредельной". Миг и вечность образуют единство, поскольку, с точки зрения поэта, все живет желанием сохранить себя в вечности.

Желанье в Вечном миг свой сохранить

Дается всем — один горит алмазом,

Другой трудом, благословеньем, сглазом…

<………………………………………>

Все хочет хоть минуту говорить,

Молчанием и напряженным словом,

Звездой небес и запахом сосновым, —

Крестовиком, свою скрутившим нить.

Один огонь бежит по всем основам —

Желанье в Вечном миг свой сохранить (НЗ, с. 212–213).

Короче говоря, миг объемлется вечностью, а вечность полнится мигом. Человеку присуще стремление сохранить себя в вечности, но главное его желание — это не исчезнуть, сохраниться после своей смерти в виде загробной жизни или как минимум — в качестве следа в памяти потомков. Тема жизни, смерти и бессмертия занимает важное место в творчестве Бальмонта. И здесь мы сталкиваемся с массой разнородных, порой противоположных суждений поэта.

Человек неуемных страстей, Бальмонт в минуты глубокого душевного кризиса предпринял две попытки самоубийства. Первый раз он выпрыгнул из окна третьего этажа здания, а второй раз — с балкона второго этажа. Получил травмы, сломал поочередно обе ноги, но остался жив, хотя и пришлось долго лечиться и стать хромым. Имея собственный опыт близости смерти, поэт написал такие строки:

Кто близок был к смерти и видел ее,

Тот знает, что жизнь глубока и прекрасна (И, с. 158).

Смерть заставляет ценить жизнь, не приоткрывая своих сокровенных тайн. "А в смерти все туманно" (И, с. 45). В своих стихотворениях Бальмонт совершенно по-разному представил умирание и смерть. В стихотворении "Умирающий" описываются мучительные ощущения уходящего из жизни человека:

Я смертью охвачен, я темный, я пленный,

Я в пытке бессменной иду в глубину.

Один я родился, один умираю,

И в смерти живу бесконечно один.

К какому иду я безвестному краю?

Не знаю, не знаю, я — в страхах глубин.

Я знаю, есть Солнце — там в высях, там где-то,

Но я навсегда потерял красоту.

Я мертвая тяжесть — от вольного лета,

От счастья и света иду в темноту (И, с. 258–259).

В стихотворении "Радостный завет" говорится о совсем других последних мгновениях жизни друга поэта, князя А. Урусова. Перед смертью князь вел себя спокойно, ни на что не жаловался. И когда он отходил, вот что произошло:

Он вдруг воскликнул, звучно, как поэт:

"Есть Бог — хоть это людям непонятно!"

И снова повторил: "Есть Бог! Есть Бог!" (И, с. 269).

Иначе говоря, смерть означает встречу с Богом, и это Урусов выразил в своем прощальном восклицании. Откровение умирающего Бальмонт и назвал радостным заветом. Отсюда вывод: не страшно умирать тому, кто любит Бога, хочет быть вместе с Ним, а на Земле прожил достойную жизнь.

Бальмонт называет смерть Белой Невестой и утверждает: "В смерти нам радость дана —/ Красота, тишина, глубина!" (НЗ, с. 228). Но так уж ли радостна смерть? Пусть тебя покинул страх смерти и впереди загробная жизнь и встреча с Богом (кстати сказать, неясны последствия этой встречи). Но ты, умирая, расстаешься с богатством и красотами земного мира, с близкими и любимыми людьми. Поэтому смерть несет тебе грусть, печаль и тоску неизбежной разлуки. Понимая сложную многогранность и неоднозначность смерти, Бальмонт, противореча предыдущему утверждению и называя смерть страшной, восклицает:

Зачем бесконечные дани

С нас требует страшная смерть? (НЗ, с. 273).

Смерть означает мрак и ужас тесной могилы. Поэт представляет разные трагические взаимоотношения души и тела похороненного человека. В одном из стихотворений описывается то, как проснулся человек в могиле и испытал кошмар и безнадежность своего подземного заточения. (НЗ, с. 62–63). В данном невероятном случае душа не покинула тело закопанного человека. В другом стихотворении душа умершего, помнящая об утраченном теле и любящая его как сестра брата, приходит на могилу, где оно лежит (НЗ, с. 82–83). Да, потеря своего родного тела — это тоже трагедия, даже если душа бессмертна. Последнее стихотворение заставляет вспомнить о Н. Фёдорове, русском космисте, призывающем всех людей заняться Общим Делом воскрешения своих родителей, затем и других предков.

Бальмонт отвергал вариант абсолютной смерти как полного и бесследного исчезновения человека и верил в загробную жизнь. Более того, он полагал, что последняя открывает ему дорогу к вечности. Поэт утверждал, что внутри человека есть некий тайный клад, неуничтожимый никакими мощными силами.

Качаю в сердце мысль всегда,

Что у меня есть клад сокрытый,

Ему ни ветер, ни вода

Не властны причинить вреда,

Его не стронет никогда

Ни зверь, ни помысл ядовитый.

<………………………………>

Я тайно внутрь себя взгляну,

Там вижу пламени по дну,

Там Он, что мчит ко мне весну,

Один, не знающий измены (НЗ, с. 344).

Образ этого тайного клада как внутреннего "пламени" мало проясняет его суть, но, если он неуничтожим, то имеет какое-то отношение к вечности, как и человек, несущий его в себе. Человек не исчезает, сохраняется в неизвестной форме при всевозможных трансформациях, в том числе пройдя и через смерть. Такое представление перекликается со следующим утверждением Бальмонта: "И в смерти будешь жить как остов мощных зданий!" (И, с. 29).

Возможно, тайны вечности, недоступные человеку при его земной жизни, откроются для него в посмертном существовании. Об этом поэт говорит так:

Мне Вечность,

в тканях жизни,

как Луна,

С одной лишь стороны

всегда видна,

Я смерти жду,

чтоб увидать другую! (НЗ, с. 393).

Бальмонт вообще предлагает относиться к жизни как сверхъестественному чудесному явлению.

Наша жизнь есть чудо в вечном Чуде,

Наша жизнь — и здесь, и вечно там (И, с. 187).

Земная жизнь выглядит вполне естественной, но и она несет в себе тайное сверхъестественное начало, раскрывающееся в полной мере только после смерти в потусторонних сферах.

Бальмонт пытается представить потусторонние реалии:

Я чувствую какие-то прозрачные пространства,

Далеко в беспредельности, свободной от всего;

В них нет ни нашей радуги, ни звездного убранства,

В них все хрустально-призрачно, воздушно и мертво.

Безмерными провалами небесными эфира

Они как бы оплотами от нас ограждены,

И, в центре мироздания, они всегда вне мира,

Светлей снегов нетающих нагорной вышины.

<……………………………………>

Оттуда в мир пришедшие, туда вернутся снова,

Чтоб в царствии Безветрия навек забыть себя

(И, с. 146–147).

В другом стихотворении Бальмонта Некто "оттуда" обещает живущим перспективу вечного существования, носящего весьма спокойный, тихий и неизменный характер.

Я обещаю вам сады,

Где поселитесь вы навеки,

Где свежесть утренней звезды,

Где спят нешепчущие реки.

Я призываю вас в страну,

Где нет печали, ни заката.

Я посвящу вас в тишину,

Откуда к бурям нет возврата.

Я покажу вам то, одно,

Что никогда вам не изменит,

Как камень, канувший на дно,

Верховных волн собой не вспенит (И, с. 96–97).

Но возможен ли возврат "оттуда" снова в земную жизнь? Этот вариант Бальмонт не исключает, хорошо знакомый с древнеегипетскими и индуистскими представлениями о переселении душ и воспринявший идею "вечного возвращения", столь дорогую для Ницше. Действительно, жизнь в небе и на Земле циклична: повторяются восходы и заходы Солнца, смены фаз Луны, дня и ночи, времена года, яви и сна и др. Значит, возможен круговорот и для жизни, смерти и бессмертия. Бальмонт рисует картину космического круговорота, в котором участвуют все обитатели Земли и неба за исключением неподвижного высшего божества, а люди в своем посмертном существовании попадают на другие планеты и возвращаются оттуда (И, с. 109–110; 146). Поэт воспроизводит символику "Мирового Кольца" и говорит, "что Бессмертие к Смерти ведет, что за Смертью Бессмертие ждет". Для одних и тех же душ крутится "колесо" рождений и смертей.

Таким образом, Бальмонт представил разные варианты соотношения жизни, смерти и бессмертия, как бы предлагая: верьте тому, во что вы хотите верить. Но все-таки, на мой взгляд, ему ближе всех были христианские представления о жизни, смерти и бессмертии. Поэзия Бальмонта удивительно многобожна, в которой присутствуют посвящения древнеегипетским божествам Изиде и Гермесу Трисмегисту, персидскому Агумаразде, индийскому Браме, мексиканскому Кетцалькоатлю и другим богам. Но обращаясь к таковым и характеризуя их, поэт постоянно возвращается к Христу как истинному победителю смерти и спасителю человечества (И, с. 279–280; НЗ, с. 86, 92, 186–187 и др.). Надо отметить также, что Бальмонт любил читать не только Библию, но и Коран, посвятив ему целую серию стихотворений (НЗ, с. 92–100, 309).

Обратимся к сути поэзии в понимании Бальмонта. Здесь его мифопоэтизация проявляется, так сказать, в квадрате. Поэзия представлена как волшебное магическое творчество словозвучаний, воздействующее на мир, имеющее древние мифологические корни, исходящее из мирочувствования первобытного человека и основанное на восприятии звуков и голосов природы. И концепция поэзии раскрывается Бальмонтом при помощи художественно-поэтических образов музыки, цвета-света, живого цветка, огня, напева и других. Впрочем, он предлагает и вполне рациональное определение поэзии: "Поэзия есть внутренняя Музыка, внешне выраженная размерною речью" (ПВ, с. 54).

Каков мир по Бальмонту? "Мир есть всегласная музыка. Весь мир есть изваянный стих" (ПВ, с. 22). При таком определении предлагается исходить из музыкально-поэтического восприятия бытия. Мир поэт населяет колдунами, русалками, феями, гномами, призраками и другими всевозможными персонажами из сказок, преданий и мифов. Этим существам он посвятил множество своих стихотворений. И в такой мир очень хорошо вписывается поэзия как волшебство, изменяющее стихийный ход событий.

Движение природы, все ее звуки и голоса сливаются, согласно Бальмонту, в один бессознательный поток Миротворчества, своеобразным продолжением которого становится речь человека, его стихотворчество и пение под сопровождение музыкальных инструментов. И у истоков такого продолжения миротворчества стояли первобытные и древние колдуны, кудесники и маги, стремившиеся своими заклинаниями, заговорами и ударами в барабан влиять на природу и жизнь людей, призывая на помощь небесных и земных духов, духов предков. Речь, слова образуются через единство природного и человеческого начал, хотя и последнее имеет природную подоснову. Как считает Бальмонт: "В этом слиянии природного и человеческого, стихийного и человеческого заключается звуковая тайна Поэзии как Волшебства, в котором вопли ветра, звериные клики, пенье птиц и шелесты листьев говорят через человеческие слова, придавая им двойное выражение и поселяясь в заклинательных словах и буквах, как домовые и лешие живут в наших лесах и домах" (ПВ, с. 102). Здесь сразу вспоминается Хлебников с аналогичными представлениями.

Стихотворения, как и древние заклинания, способны воспринять музыкально-звуковую энергетику природы и обладать чудодейственной силой. Степень этой силы, по мнению Бальмонта, зависит от магических способностей, таланта и даже голоса того, кто придумывает и произносит заклинания, кто сочиняет и читает стихи. Наконец, чтобы почувствовать чудодейственную силу заклинания и стиха, необходимо присутствие даже у их слушателей, по выражению поэта, "первичной заревой силы чарования". Короче говоря, утверждается мифологическая концепция поэта как мага.

Бальмонт рисует мир в виде "всепоэмного бытия", наполненного музыкой и "чарованиями". Что происходит в поэтическом творческом процессе? "Человеческая мысль черпает отовсюду незримое вещество очарования, призрачную основу колдовства, чтобы пропеть красивый стих, как солнечная сила везде впитывает капли росы и плавучесть влаги…" (ПВ, с. 47).

Для Бальмонта поэзия в своей сути космична. "Одна капля, звеня, говорит о Вселенной; в одной капле, переливаясь, играют все цвета радуги — так рождается стих, возникает напевный образ, человек видит себя в мире, и весь мир — отображенным — находит в себе" (ПВ, с. 50). Бальмонт подчеркивает и таинственную "звездную детерминацию" стихотворчества:

И вот уж ночь. И непонятный Кто-то

От звезд струит мне длинный луч к стиху (НЗ, с. 398).

Называя Слово звуковым изваянием, Бальмонт считает его чудом. Ведь если Бог сотворил чудесным образом мир из ничего с помощью Первозданного Слова, то почему человеческие слова не могут не иметь чудесного назначения? В рассуждениях поэта выстраивается такая цепочка: звуки — музыка — буквы — слова — стихи — поэзия. Все элементы этой цепочки занимают свое место в звуковом и языковом царстве бытия, несут в себе свои смыслы и имеют свою магическую силу. В контексте таких представлений Бальмонт сравнивает поэзию и прозу, причем неожиданно в геометрическом плане: "…Стих вообще магичен по существу своему, и каждая буква в нем — магия. Слово есть чудо. Стих — волшебство. Музыка, правящая Миром и нашей душой, есть Стих. Проза есть линия, и проза есть плоскость, в ней два лишь измерения. Одно или два. В стихах всегда три измерения. Стих — пирамида, колодец или башня. А в редкостном стихе редкого поэта не три, а четыре измерения, и столько, сколько их есть у мечты" (ПВ, с. 151). Данное сравнение выглядит спорным, но оно интересно с точки зрения уяснения особенностей мироощущения Бальмонта. Он вообще предлагает узреть бесконечную размерность поэзии, выстраивая образ стиха в виде композиции из двух отражающих друг друга зеркал и стоящей между ними горящей свечи. Получается бездонная, самоуглубляющаяся картинка (ПВ, с. 19).

Закончу анализ мифопоэтического космизма Бальмонта рассмотрением культа Огня. Среди четырех мировых стихий: земли, воды, воздуха, огня поэт уделяет наибольшее внимание последнему. Огонь — любимая стихия Бальмонта, и он ей посвящает целые гимны. Огонь проявляется всюду: и на небе (солнечный огонь, огоньки звезд, огонь молнии), и на земле (костер, пожар, огонь горения дров в печке и др.). И это значит, что он выражает собой единство космического и земного. Огонь чрезвычайно многолик и активно деятелен. Он бывает красивым, прекрасным и страшным, ужасным. Огонь красив игрой своих цветов, дает свет, тепло, возможность создавать уютный очаг. С другой стороны, он выступает беспощадной стихией, сжигающей и уничтожающей все на путях своего распространения. Бальмонт характеризует Огонь как блестящий, живой, властительный, роковой, очистительный, многошумный, проворный, веселый, страстный, вечно меняющийся и др. Поэт отмечает и его использование человеком в качестве производительной силы при плавке металлов и создании разных орудий и полезных вещей. Наконец, он усматривает в Огне творческое "поющее" начало, связанное с мировой музыкой и космической духовной жизнью. Бальмонт утверждает: "Огонь поет, ибо Огонь живет, а жизнь творит, а творчество есть песня" (ПВ, с. 190). В конечном счете и поэзия имеет свое жгучее огненно-певучее начало, которое и делает ее высокой и бессмертной. Такая точка зрения выражена в следующих строках:

Если ты поэт и хочешь быть могучим,

Хочешь быть бессмертным в памяти людей,

Порази их в сердце вымыслом певучим,

Душу закали на пламени страстей.

<…………………………………… >

Чтоб твои мечты вовек не отблистали,

Чтоб твоя душа всегда была жива,

Разбросай в напевах золото по стали,

Влей огонь застывший в звонкие слова (И, с. 162–163).

Да, для Бальмонта жить, творить — это значит гореть, светить как Огонь. Поэт в Огне видел не только удивительную мировую субстанцию, но и универсальный символ яркой полнокровной жизни и могучего успешного творчества. И в своей жизни и творчестве Бальмонт как поэт-космист шел "по пути веков и облаков". Сейчас уже его самого можно воспринимать в качестве символа Серебряного века русской литературы.

Камиль Хайруллин

__________________________
Камиль Хайруллин — философ и литератор. Родился в 1946 году в Казани. Окончил Казанский университет в 1969 году. Был заведующим и профессором кафедры философии Казанского педагогического университета (1987–2011). Автор пяти книг "Философия космизма", "Космизм: жизнь-человек-ноосфера", "Космизм Александра Блока", "Жизнь, смерть, космос, вечность", "Константин Васильев и Виль Мустафин" и двух поэтических сборников "Звездный свет" и "Откуда к нам приходят сны…". Соавтор двух нотных сборников песен "Талисман" и "Любимые песни". Публиковался в коллективных поэтических сборниках, в философских и литературных журналах и газетах. Член Союза писателей ХХI века. Кандидат философских наук.