МЕМУАР

Когда углубляешься в себя настолько, что внутреннее становится постоянным и почти таким же обыденным, как и внешнее, не сразу понимаешь, что нельзя просто так, не изменившись, продолжить жизнь с этим вторым зрением. Внутренние процессы причинно важнее, потому ответственность за то, что получаешь доступ, вырастает скачкообразно, иногда катастрофически. Это ошеломляет, плюс инертность, принесённая с привычками из внешнего мира. Поэтому до тебя доходит не сразу. Однако, когда доходит, понимаешь, почему попавшие в зависимость от этих тонких процессов из-за преувеличенного их вИдения и расстроенности пран становятся душевнобольными. И почему созерцающий не заболевает. Но тебе приходится отличаться и от тех, и от других. Потому что ты в с е г д а там - где сумасшедший мечется, как в силках, в перепутанных внутренних нитях (как говорят тибетские ламы, "праны вошли не в тот канал") и куда созерцатель приходит подышать, побыть и уйти снова с миром или с намерением стать продавцом воздуха, сиречь влиться в армию йога-тичеров (потому что непременно нужно поделиться, потом эта потребность обрастает другими, и вот это уже образ жизни, а почему ему не приносить доход?).

Для обычного человека это тьма. Он смотрит в неё, но не видит. Он смотрит, будто очень издалека, так определяется его неспособность - как удалённость. Тьма вблизи - это множество таких линий, струн, ниток судьбы, тканых на основе пустоты. Повредив пути движения нитей, человек сходит с ума. Дальше - только всё бОльшая путаница, как зверь попадает в сеть и, желая тотчас же(!) выбраться, мечется, но, не зная устройства сети, только больше запутывается. Поэтому первое правило - попал в сеть, сиди тихо, учись понимать, как она устроена, чтобы освободиться. Не торопись, потому что сеть - это ты сам. Ждёшь, терпишь - и сеть терпит. Но ты быстро поймёшь, что не можешь не шевелиться, поток жизни идёт, хочешь ты или нет - и потому узлы путаниц затягиваются. Вот возникают болезни. Не успеешь принять и понять, разобрать узлы - помрёшь. А назавтра заново распутывать. А если не видел, не хотел - узлы окажутся как просмолены этой страстью, глупостью и гневом. А смолёные-то узлы ой как трудно распутывать! Некоторые рубят - по живому, по себе. Но кабы ты один был на этом свете, а то ведь узлы вяжут тебя со всеми. А это ещё надо понять и принять. И разрубая - хочешь, не хочешь, а даёшь будто знак миру - что хочешь убить его. Дальше объяснять не надо?

Некоторый скажет - так это просто, живи и радуйся! Но это просто, пока ты на тьму нитей судьбы смотришь издалека в спасительном неведении и, в общем-то, не отличаешься от бяшки на лугу зелёном и сочном. И всё, что ты требуешь, это хлеба и новые ворота... Но если ты приблизился к тьме каким-то способом, назад отойти не получится. И если ты не готов (а кто готов?), то это становится прижизненной мукой - ежеминутно быть там, где одни сходят с ума, а другие время от времени заходят (и слава Будде, не успевают ничего невзначай натворить, потому что преобразует там одно лишь глядение на эти нити, это та глубина, где ясно видишь, как всё меняет присутствие наблюдателя). Это сейчас ты говоришь, что выбрал это сам - прижился, пообтёрся. А ведь прошли годы, полные дикого беспросветного напряжения. Сначала ты просто думал, что умрёшь - каждый день с тебя живого снимали кожу, чтобы подсознание было беззащитно и ранимо каждой мыслью, каждым её дуновением. Так в сырой горячей бане дунешь - и больно. Это была смертная баня. Тебя убивали мысли, которых ты раньше просто не замечал (не говори "мог не замечать", потому что теперь ты знаешь, что это просто так случалось и воли твоей тут не было, как нет ни у кого). Ты понял, что единственное, что возможно на этом свете для неуправляемого сознания, в котором кони быстрой праны сорвались и несутся, не разбирая света и тени, - это просто присутствовать. Как тот авва из пустыни, которого бесы всё тащили в мир, на рынок житейский, а он лёг на пол земляной и сказал им: "Вам надо, вы и тащите! А мне не надо!". Он просто стал быть. Потому что смирение - это пыль на дороге. Ни к чему. Просто быть. Ни к чему - потому что и любой помысел намерения поражён сам в себе изначально. И если хочешь стяжать благодать, научись просто быть. К тому и послушание в монастыре бесперечное и безоглядное - чтобы просто быть. Ну, а раз один в пУстыни - терпи послушание от духов бродячих и безбродных.

Это сейчас ты говоришь, выбрал жизнь - потому что выжил. А когда выживал - не выбирал. Потому что есть подозрение, что где-то над облаками, плывущими над рекой твоей жизни, тоже ты, просто ты там ещё не присутствуешь. Ты есть, но не присутствуешь. Только созерцатель поймёт это.

Поначалу и ты хотел в монастырь - с такой бедой в миру не приживёшься. Но прижился. Год провалялся на полах церковных каменных - в перестройку вскрыли в престольном храме полы деревянные, а там - плиты узорчатые, медными полосками переложенные, тяжёлые, холодные. Дореволюционные. На них хорошо было вытянуться в рост (даже посреди зимы, когда все вокруг, как кули, в вонючей одёже и обуви), вытянуться-лечь плашмя, только чтоб не видеть лиц, чтоб не возбуждало ничто напрасной болезненной мысли. А уж литургию ты знал так, что и сам бы вёл, да Бог не дал бодливой корове рог. Вот тебе и шаматха, вот тебе и випашьяна! Зато за упокой петь никто не воспретит - полюбилось. Даже как-то вдруг проявил способность строить голоса. И текст быстро сам в память лёг. На том и приметила тебя матушка-наставница схимонахиня Кронида, старушка с восковым, истончённым от многолетнего пения лбом. Уже потом, когда сам был на ангельском клиросе ежедневно, услышал, что от непрестанного пения утончаются телесные составы, и таким труждающимся даже Великим постом рыбу не воспрещают иногда.

Так первый год и пролетел, пока вся страна от переворота оклёмывалась да в новый, бандитский, раж входила. Ты и не жил - по общим меркам. Пристроился сторожем в детсад - о будущем не думал, некуда было думать. Ведь до того ты просто перетекал из времени во время, вовсе ничего не понимая логически - ни истоков, ни направления. Как рыба живой воды. Половину детской жизни - вундеркиндом, потом платный интернат для таких же, только знай поспевай. Воспитывали, конечно, то есть питали в рост, но не в коня корм. Будто с самого начала такой целый был, ничто тебя не трогало - только физика звёзд и способность обнаруживать мысли. Позже у Мандельштама тебя поразит слово "целокупность". Как будто ты его раньше не понимал. Цену всему даёт контекст, а его ещё нажить надо. Никакого вливания в новую жизнь не было - просто перешёл из одного общежития в другое, из интернатского - в университетское. И так бы и тёк - "я не бревно, я рыба здесь", если б беда не остановила, не подсекла, как эту рыбу, резко рванув удилищем против весёлого теченья. Леска-нить причины натянулась, и стало больно, не знамо, за что. Поражало и шокировало именно несоответствие между неизвестностью вины и масштабами боли и разрушения жизни. Только позднее, когда уже маялся в себе, как в карцере, понял, что нет вины, а есть причина. И глупцы ищут виновных, а мудрецы - причину.

...И так ты выжил. И к лучшему, и к худшему. Но нигде не обрёл себя. Потому что сорванный с внутренних якорей покоя не знает. Ещё в первые дни этого несчастья понял, что нужно все равно продолжать быть на троне своей жизни недвижно, не комментируя, не обсуждая (кто поймёт?), быть всем предметом зависти и поношения, потом безразличия - годы-то идут, люди вокруг устраиваются, обосновывают своё бытие заблуждением. А что крепче заблуждения укореняет в бытии? Превыше - только запредельная воля Того, кому нет нужды.

Теперь - как в том анекдоте про индейца, который на вопрос, почему у него грязные ноги, бесконечно рассказывал историю про то, как он ехал однажды мимо пещеры, услышал звук и выстрелил, а через год ещё и т. д. И в конце вымолвил: "А ноги у меня грязные, потому что не мою". Так и я внезапно "пошёл в прозу", сидя за завтраком)). А потом подумал, очень странно - иметь полноту переживаний, просто потому что ты постоянно живёшь в глубине растревоженного, как улей, подсознания. Именно это междуусобное двоякое положение психагога даёт тебе возможность переживать то, для чего людям нужно ехать в какие-нибудь тофаларские горы...

nandzed